Роман-поиск; роман-исследование; «роман-женщина»

О романе Э.М.Ремарка "Гэм"

Спустя три года после выхода первого романа, Ремарк берется за перо, и на свет появляется «Гэм», написание которой датируется 1924-м годом। «Гэм» - это уже серьезный шаг вперед по сравнению с «Приютом грез». Хотя роман довольно странен: получилось этакое дамско-шпионское повествование на фоне калейдоскопической экзотики, попытка проникнуть в психологию свободной женщины, жаждущей любви, плюс – убийства, пленения, погони, а стиль уже другой, резкий, не похожий на предыдущее произведение. Местами он кажется тяжеловесным, местами – поэтичным, рассуждения героев практически всегда расплывчаты, что затрудняет внимательное чтение романа, но много также и отменных точных характеристик.

Ремарк пишет второй роман в Ганновере. При его жизни это произведение не публиковалось, сам писатель о нем никогда не высказывался. Рукопись была обнаружена в архиве Ремарка, что само по себе примечательно: в отличие от многих заметок литературного и личного характера, а также значительной части корреспонденции, он ее не уничтожил. Роман примечателен тем, что в нем возникают те основные мотивы в мироощущении героев, которые Ремарк будет постоянно варьировать в своих более поздних произведениях: одиночество, тщетность любви, фатализм гуманиста.

Книги – дети сознания

О романе Э.М.Ремарка "Приют грез"

Когда я уже почти не верил, что человек может быть добр к другому человеку, Вы написали мне очень теплое письмо। Я хранил его все годы среди тех немногих вещей, расстаться с которыми был просто не в силах. Оно служило мне утешением в дни продолжительных депрессий.

Э.М.Ремарк в письме к С.Цвейгу, 1920г.

Экскурс в жизнь

Фриц Херстемайер, оснабрюккский поэт и художник, которого Ремарк боготворил, умер в марте 1918-го года. Фриц умер молодым человеком - ему было всего тридцать шесть, однако для двадцатилетнего Эриха это был пожилой мужчина, умудренный опытом друг и наставник. Замысел первого романа родился у Ремарка именно тогда.

Херстемейер, художник, поэт, философ из Богемии, еще в предвоенные годы собрал вокруг себя в Оснабрюкке целую группу учеников, среди которых, наряду с Ремарком, был и будущий искусствовед Фридель Фордемберге из Кельна. Кружок на Либихштрассе, получивший название «Приют грез» или, как переводят немцы сами на русский язык, «Мансарда снов», ставил целью не только дискутировать об искусстве, но и разрабатывать художественные и философские взгляды на проблемы бытия.

Искусства смягчают нравы. (с) Овидий

Об Эрихе Марии Ремарке

Одна из причин, по которой творчество Ремарка мне так близко, это то, что он в юности был журналистом. Систематизированность его романов, последовательность изложения и четкая, редко изменчивая структурно-композиционная основа повествования – признак профессионального владения пером, которому Ремарк научился, посылая первые работы газеты «Друг Родины», «Шенхайт» и «Иллюстрированный спорт». Будучи еще не созревшим молодым журналистом, он хватался за действительность, перебирая ее мельчайшие детали и выливая на бумагу. Стремление к роскоши, о котором писали все, кто критиковал или возносил Ремарка – будь то полусладкое вино и насыщенные красные розы на столе вместо завтрака или роскошь и экстравагантность палат и одежд, - стало тоже своеобразным атрибутом его произведений; жаль, что эти атрибуты был перенесены со страниц книг в его жизнь: все же алкоголизм и дорогие костюмы сыграли свою роль в становлении писателя.

Эрих Пауль Ремарк (именно так нарекли его родители) за первые тринадцать лет менял отчий дом одиннадцать раз, а школу, в которой он стал учиться с шести лет, - трижды. Тоска по дорогим вещам и красивой жизни преследовала юного Ремарка все отрочество. Потом она отразится в ранних произведениях, и стремление к китчу всегда будет сопутствовать писателю.

Эрих Пауль сильно ревновал к умершему брату мать Марию, любовь к которой, в отличие от любви к отцу, буквально отпечатается у Ремарка в жизни: именно по причине безмерной любви к ней на свет родится второй Ремарк – Эрих Мария, сохранивший в качестве второго имени образ матери.

Одиночество, революция и люди

«Дванов заключил, что этот бог умен, только  живет  наоборот;

но  русский - это  человек двухстороннего действия: он может

жить и так и обратно и в обоих случаях остается цел».

А.Платонов, «Чевенгур»

Роман Андрея Платонова «Чевенгур» - это скала, карабкаясь на которую легко сорваться. Сорваться, потому что это очень прямолинейное произведение, при этом переполненное подчас парадоксальными образами. Образы вырастают не только из фигур повествования, но из свойственного писателю использования слова в непривычном, но понятном из контекста значении. В своей прямолинейности роман обнажает то, что многие авторы не могли вскрыть при помощи самых красивых и гладко сложенных образов – загадочную русскую душу во всей ее эклектичности и противоречии. Добрую, язвительную и несуразную.

«Душа, которая ищет счастье»

По повести А.П. Платонова «Джан»
«Джан» был написан после путешествия Платонова в Туркмению. Это – специфичное произведение, полное местного колорита, оно переносит прямо в степи и пустыни, где есть только ветер, необозримые горизонты да перекати-поле иногда скрашивает одиночество.

«Джан» отличается, скажем, от «Сокровенного человека», «Котлована», и других произведений Платонова, «классическим платоновским» его назвать нельзя. Идея все та же – человек, постоянно чего-то ищущий и вечно скитающийся («Джан - душа, которая ищет счастье»), но эта идея облечена в другую форму. Здесь показана абсолютно другая культура, другой для жителя средней полосы мир – мир пустыни. Показана сложная судьба кочующих и вымирающих малых народов. С одной стороны, события и атмосфера очень реалистичны, с другой – в них намного больше приключенческого, граничащего со сказкой. В отличие от большинства других произведений Платонова, «Джан» - действительно интересное, увлекательное чтение.

Дитя социализма

По повести Платонова "Котлован"

«Я мог бы выдумать что-нибудь вроде счастья, а от душевного смысла улучшилась бы производительность»

Есть два вида писателей: песок и галька. Читать Платонова, все равно что идти босиком по гальке – неприятно и все время спотыкаешься, поэтому приходится делать это осторожно, внимательно глядя под ноги. Равнодушным, как вы понимаете, при таком чтении остаться невозможно – не тот это писатель, которого можно проглотить на одном дыхании, а закрыв книгу, понять, что уже ничего не помнишь. Бродский назвал язык Платонова «языком эпохи». Если это - язык эпохи, то в такую эпоху мне не хотелось бы жить.

Копать. Копать. Копать. Чем глубже котлован, тем выше будет дом, в котором поселятся новые поколения. Поэтому рабочие должны копать. Но каждый взмах лопатой закапывает их собственные жизни все глубже в грунт. Каждый взмах отнимает у них частичку силы, частичку здоровья, частичку жизни, которая и так не принадлежит им. Но кто будет жить в этом доме, если все фанатично увлечены строительством? Кто воспитает новое поколение?

О "природных дураках" и "нарождающемся социализме"

По рассказу А.П. Платонова «Сокровенный человек»

Первые строки рассказа дают нелицеприятную характеристику главному герою: «Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе жены вареную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки». Однако далее его внутреннее, «сокровенное» «Я» раскрывается, причем Пухов зачастую сам напрашивается на «раскрытие», говорит о своих жизненных принципах вовремя и не очень – в советское-то время, когда надо было скорее уметь молчать, чем говорить. Но Пухову все сходит с рук – и когда он нагрубит начальству, и когда «красное словцо» о партии пропустит, и даже когда из-за его глупой идеи погибают люди. За последнее его лишь признали «неблагонадежным» да заставили ходить на курсы политграмоты. Но Пухов даже их игнорирует, мотивируя отказ так: «Ученье мозги пачкает, а я хочу свежим жить!».

В разговоре с комиссаром Пухов тоже особо не церемонится:

- Если ты завтра не пустишь машину, я тебя в море без корабля пущу, копуша, черт!

- Ладно, я пущу эту сволочь, только в море остановлю, когда ты на корабле будешь! Копайся сам тогда, фулюган! – ответил как следует Пухов.

«Хотел тогда комиссар пристрелить Пухова, но сообразил, что без механика – плохая война». 

«Тревога и грусть перед жизнью»

О рассказах А.Платонова «Возвращение», «На заре туманной юности», «Свет жизни»

«В глубине нашей памяти сохраняются сновидения и действительность; и спустя время уже нельзя бывает отличить, что явилось некогда вправду и что приснилось – особенно если прошли долгие годы и воспоминание уходит в детство, в далекий свет первоначальной жизни। В этой памяти детства давно минувший мир существует неизменно и бессмертно…»

Будто Геба кружит над головой. Воспоминание лежит на блюдечке на расстоянии вытянутой руки, и горько оттого, что никогда до него не дотянешься. Не для перемены, а ради воскрешения образа однажды любимого дома, поля или чувства. При сближении с прошлым картинка удаляется, точно во сне. И предстает перед взором бесконечно длинная «тихая ночь детства, населенная еле видимыми, неизвестными существами, от которых все люди спрятались домой и заперли двери на железо».

Появляется страх – по причине превратности жизни. Избавиться от него помогает только любовь, «происходящая из нужды и тоски; если бы человек ни в чем не нуждался и не тосковал, он никогда не полюбил бы другого человека».

«Меня кормить не надо»

Об Андрее Платонове

Андрей пришел к нам в дом такой крепкий, ладный, но у него какой-то особый вид был, не как у всех.

В.А.Трошкина, «Рука об руку»

Пожалуй, этот и есть самая верная, чистая, несомненная характеристика и творчества Андрея Платоновича. Образ работяги, на котором «всегда была гимнастерка, вечно засаленная, потому что он постоянно возился с какими-то механизмами» то на железной дороге, то в тесных семейных комнатах, в журналистике, социальной антиутопии и человеческом сознании вообще. Он «все время старался что-то делать для людей, но возможностей не хватало».

Еще совсем юный, Андрей поддерживал семью всеми путями, а о той помощи, что не получалась, мечтательно рассуждал в повестях и рассказах («Пускай дома хлеба больше останется, тогда мать с отцом наедятся получше и братья с сестрой»). Исчезнуть – значит, помочь, будто и не было в семье «лишнего» сына, или же инстинктивный альтруизм, рефлексия на бесхлебные времена - а как неосознанно для героев звучат эти взрослые, мудрые слова, порой жесткие, обрезающие голод на корню («Поесть все можно, а мне хватит»).

Скорописной печатной машиной он создавал наиболее значимые произведения не более, чем за полгода, повести – за пару недель, а рождение рассказа укладывалось и того в день-другой. Участие в дискуссиях, советы, споры не были его коньком – как тихий гений, озаренный реальностью, Платонов брал плохо заточенный карандаш и давал течение мысли на желтой, помятой бумаге, чем не имели возможности довольствоваться Толстой и Эренбург. А утром – служба.

Отличительная особенность воззрений Платонова – непозволительность писать о том, что не пережито, не увидено. К примеру, работа Андрея Платоновича помощником машиниста паровоза оставила существенный отпечаток чуть ли не в каждом произведении. Здесь важно уже не то, как говорил о себе сам писатель – «Я человек технический», - а видение мира, ускользающего из-под колес тарахтящего поезда («Поезд тронулся и тихо поехал через станционные стрелки в пустые осенние поля. Иванов взялся за поручни вагона и смотрел из тамбура за домики, здания, сараи, на пожарную палату города, бывшего ему родным»).