По рассказу А.П. Платонова «Сокровенный человек»
Первые строки рассказа дают нелицеприятную характеристику главному герою: «Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе жены вареную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки». Однако далее его внутреннее, «сокровенное» «Я» раскрывается, причем Пухов зачастую сам напрашивается на «раскрытие», говорит о своих жизненных принципах вовремя и не очень – в советское-то время, когда надо было скорее уметь молчать, чем говорить. Но Пухову все сходит с рук – и когда он нагрубит начальству, и когда «красное словцо» о партии пропустит, и даже когда из-за его глупой идеи погибают люди. За последнее его лишь признали «неблагонадежным» да заставили ходить на курсы политграмоты. Но Пухов даже их игнорирует, мотивируя отказ так: «Ученье мозги пачкает, а я хочу свежим жить!».
В разговоре с комиссаром Пухов тоже особо не церемонится:
- Если ты завтра не пустишь машину, я тебя в море без корабля пущу, копуша, черт!
- Ладно, я пущу эту сволочь, только в море остановлю, когда ты на корабле будешь! Копайся сам тогда, фулюган! – ответил как следует Пухов.
«Хотел тогда комиссар пристрелить Пухова, но сообразил, что без механика – плохая война».
Если набросать портрет Пухова в общих чертах, то это – обычный человек, рабочий, механик, машины и механизмы любящий порой больше, чем людей, в целом приветствующий революцию, но понимающий ее по-своему, любящий прихвастнуть, приврать, стремящийся иногда к приключениям, постоянно скитающийся и чего-то ищущий, эгоистичный и любящий все готовое, а главное, везучий. Ему везет тогда, когда он отправляется добровольцем добивать Врангеля – там он попадает в страшный шторм, но остается жив, и в пути из Баку, когда он на первом попавшемся поезде доезжает до родины, и по дороге обратно в Баку; везет ему и с друзьями-приятелями, которые не дают ему пропасть и устраивают в жизни. Ему, прежде всего, повезло с самим собой – он может расположить людей к себе, особо не стараясь, довольствоваться жизнью почти в любой ситуации, а вывести его из равновесия практически невозможно. Это даже не отдельный персонаж, а скорее собирательный образ обычного человека, русского мужика новой, «нарождающейся эпохи». С одной стороны, этот образ правдоподобен и немного банален, с другой – сказочен, таких людей – везучих, ходячих афоризмов и мужиков-философов в чистом виде, наверное, было мало. Пухов вроде как и не против революции и советской власти, но иногда просто насмехается над ней, или упрекает: «Тоже нескладно! Надо так написать, чтобы все дураки заочно поумнели!». Пухов вообще позиционируется как насмешник, но незлобивый, «без шипов». Поражает спокойствие Пухова в страшных обстоятельствах, когда погибают люди, причем один раз по его вине – он, мол, хотел как лучше. Или вот еще случай: «В будке лежал мертвый помощник. Его бросило головой на штырь, и в расшившийся череп просунулась медь – так он повис и умер, поливая кровью мазут на полу. Помощник стоял на коленях, разбросав синие беспомощные руки и с пришпиленной к штырю головой. «И как он, дурак, нарвался на штырь? И как раз ведь в темя, в самый материнский родничок хватило!» - обнаружил событие Пухов. «Жалко дурака: пар хорошо держал!». Становится ясным смысл первых предложений текста. О жене, кстати, Пухов тоскует больше в практическом смысле, чем в духовном, хоть и всплакнул о ней разок. Но у читателя не получается за это сердиться на Пухова – он вроде не совсем черствый человек, и сострадание ему не чуждо, просто он такой, какой есть, со своим трезвым, но одновременно беззаботно-идеалистичным взглядом на жизнь. Иногда в Пухове пробивается сентиментальность: он стыдится того, что впервые покраснел сквозь щетину, а еще хочет «всех незаметно поцеловать» - до того он был рад смене обстановки и грядущим приключениям, когда ехал на войну добровольцем. Лучше всего о себе Пухов высказывается сам:
- Пухов, хочешь коммунистом сделаться?
- А что такое коммунист?
- Сволочь ты! Коммунист – это умный, научный человек, а буржуй – исторический дурак!
-Тогда не хочу.
- Почему не хочешь?
- Я – природный дурак!
А по поводу неприкаянности Пухова, его вечных скитаний – и он, в конце концов, находит для себя успокоение в самой обычной, но своей любимой работе.
Язык, стиль Платонова требует особого рассмотрения. По словам Бродского, «Платонов подчинил себя языку эпохи». В «Сокровенном человеке» это ощущается. С одной стороны, язык изобилует канцеляризмами, словами высокого, книжного, еще чаще – официального стиля, отглагольными существительными. С другой стороны – просторечия, грубоватый разговорный стиль, вклинивающийся в официально-возвышенный и срастающийся с ним. Официальные слова часто употребляются в несвойственных им позициях, с нарушением литературных норм. В итоге получается авторский стиль Платонова, корявый, но и плавный одновременно, отражающий советскую действительность с позиций простого человека. Примерами нарочито корявого языка могут служить выражения: «терзался сплошным равнодушием»; «снег – вещество чепуховое»; «душевно сочувствовал»; «необходимость своей жизни»; «сердечно обижался», «мастерство – нежное свойство» и т.д.
Также этот стиль вполне себе ироничен, ирония, в частности, пронизывает весь данный рассказ, а в устах Пухова расцветает особенно ярко.
- Врангель ликвидируется! Красная Армия Симферополь взяла!
-Чего не брать? Там воздух хороший, солнцепек крутой, а советскую власть в спину вошь жжет, вот она и прет на белых!
-При чем тут вошь? Там сознательное геройство!
- А ты теории-практики не знаешь, товарищ комиссар! Привык лупить из винтовки, а по науке-технике контргайка необходима, иначе болт слетит на полном ходу. Понимаешь эту чушь?
Конечно, здесь показывается и низкая грамотность большей части населения, простого народа, воспроизводится их язык с абсолютной точностью, передается атмосфера, но важнее другое: высокие идеалы и богатство воображения советской власти стоят рядом с нищетой и обычными, повседневными потребностями людей; люди, условно говоря, куют революцию и новую, стальную, большую и блестящую жизнь старенькими деревянными молоточками. Нет, они не против социализма, но пока еще невозможно после возвышенного словца не опустить матерное. Разрыв в языке отражает разрыв, наметившийся между идеями коммунизма и реальным положением вещей, показывается огромная разница межу некой большой коллективной идеей, глыбой социализма, и маленькими-маленькими людьми, жизни которых не значит абсолютно ничего для этой глыбы, которые, может быть, искренне верят в лучшую жизнь и не жалеют себя, но уже обречены. Вот размышления белого офицера, отражающие мысль: «Неужели они правы? – спросил он себя и мертвых. – Нет, никто не прав: человечеству осталось одно одиночество. Век мы мучаем друг друга, - значит, надо разойтись и кончить историю». До конца своего последнего дня Маевский не понял, что гораздо легче кончить себя, чем историю».
Нередко короткой, но емкой фразой Платонов может выразить многое. Его язык метафоричен, и за каким-нибудь простым описанием скрывается второй смысл. Немало точных сравнений: «корабль начал метаться по расшевелившемуся морю, как сухой листик»; «красноармейцам ночь казалась долгой, как будущая жизнь», и т.д., а также просто необычных оборотов, нестандартных эпитетов. Несколькими словами или предложениями рисуется предельно правдоподобная картина происходящего: «Море насторожилось и совсем примолкло. Винт греб невидимо что, какую-то тягучую влагу, и влага негромко мялась за бортом. Не спеша истекало томительное время». Страшные вещи, смерть, он описывает вроде как просто, обычными словами и без пафоса, но от этого они ощущаются еще острее: «В побелевших открытых глазах Афонина ходили тени текущего грязного воздуха – глаза, как куски прозрачной горной породы, отражали осиротевший одним человеком мир. Рядом с Афониным успокоился Кваков, взмокнув кровью, как заржавленный». А вот описание момента, когда бегущих людей расстреляли с бронепоезда: «Ни у кого не успела замереть кровь, разогнанная напряженным сердцем, и тело долго тлело теплотой после смерти. Жизнь была не умерщвлена, а оторвана, как сброс с горы».
Философия Платонова, его «лирические отступления» не так многочисленны, но выраженная идея предельно ясна: «Молодые, они строили себе новую страну для долгой будущей жизни, в неистовстве истребляя все, что не ладилось с их мечтой о счастье бедных людей»; «Они еще не знали ценности жизни, и поэтому им была неизвестна трусость – жалость потерять свое тело»; «Равнодушие страшнее боязливости – оно выпаривает из человека душу, как воду медленный огонь, и когда очнешься – останется от сердца одно сухое место; тогда человека хоть ежедневно к стенке ставь – он покурить не попросит».
В «Сокровенном человеке» раскрывается «сокровенное» не только в главном герое, но и в человеке вообще, также обнажается революция, ее глубинные причины, двигатели и абсурдность, ее и гражданской войны, равно как и любой другой: «Люди были охвачены тревогой и особым сладострастием мужества – оттого, что их хотят уменьшить в количестве». Возможно, именно поэтому советская власть впоследствии так невзлюбила Платонова – прямого осуждения нет, даже пока еще есть какие-то надежды на лучшую жизнь, но Платонов говорит предельно просто о самой сути, о причинах революции, и хотя все это – через призму юмора и иронии, но от этого оно становится еще острее.
Комментариев нет:
Отправить комментарий