Искусства смягчают нравы. (с) Овидий

Об Эрихе Марии Ремарке

Одна из причин, по которой творчество Ремарка мне так близко, это то, что он в юности был журналистом. Систематизированность его романов, последовательность изложения и четкая, редко изменчивая структурно-композиционная основа повествования – признак профессионального владения пером, которому Ремарк научился, посылая первые работы газеты «Друг Родины», «Шенхайт» и «Иллюстрированный спорт». Будучи еще не созревшим молодым журналистом, он хватался за действительность, перебирая ее мельчайшие детали и выливая на бумагу. Стремление к роскоши, о котором писали все, кто критиковал или возносил Ремарка – будь то полусладкое вино и насыщенные красные розы на столе вместо завтрака или роскошь и экстравагантность палат и одежд, - стало тоже своеобразным атрибутом его произведений; жаль, что эти атрибуты был перенесены со страниц книг в его жизнь: все же алкоголизм и дорогие костюмы сыграли свою роль в становлении писателя.

Эрих Пауль Ремарк (именно так нарекли его родители) за первые тринадцать лет менял отчий дом одиннадцать раз, а школу, в которой он стал учиться с шести лет, - трижды. Тоска по дорогим вещам и красивой жизни преследовала юного Ремарка все отрочество. Потом она отразится в ранних произведениях, и стремление к китчу всегда будет сопутствовать писателю.

Эрих Пауль сильно ревновал к умершему брату мать Марию, любовь к которой, в отличие от любви к отцу, буквально отпечатается у Ремарка в жизни: именно по причине безмерной любви к ней на свет родится второй Ремарк – Эрих Мария, сохранивший в качестве второго имени образ матери.

Произошедшее с писателем – 50 дней, что он пробыл на Западном фронте – повернуло его жизнь в особое русло и помогло взяться за написание огромного метаромана, сюжеты которого незамысловато переплетаются вплоть до «Искры жизни». Но все же нам неизвестно, каким писателем бы стал Эрих Мария, не побывай он на фронте. Единственные догадки можно строить, исходя из его ранних произведений, в которых он выстроил фундамент простейшей психологии человеческого сознания и характера как неотъемлемой составляющей любого персонажа романа.

Эти ранние произведения – «Приют грез» и «Гэм» - рассказали читателю об иной стороне видения жизни писателем, о том, какими были его первые интересы и мнения, что было наиболее занятным, пока не запачкалось жизнью, связанной с войной. Первые произведения Ремарка – это его кладовая, потому что в них спрятано то, что могло получить совсем иное развитие в творчестве. Последующие произведения – это канва событий, затянутая главной сюжетной линией, выживанием во времена войны, поэтому романы «Приют грез» и «Гэм» представляют особую ценность, открывая перед читателем иное творческое развитие мысли автора «Трех товарищей» и «На Западном фронте без перемен».

Первая половина 1920-х была трудным временем для многих жителей Германии. Чтобы прокормить себя, Ремарк хватался за любую работу: трудился в гранитной мастерской и подменным учителем в школе, изготовлял надгробья, по воскресеньям играл на органе в доме для умалишенных, мог подвизаться на время театральным критиком, обкатывал автомобили и сочинял рекламные проспекты для автокомпании. Биография Ремарка не просто сильно повлияла на писательскую манеру, выбор фабул и разработку образов для романов: она полностью отразила его жизненные убеждения, рассказала о людях, с которыми он общался. Молодой прозаик, продолжатель идей «потерянного поколения», не признанный в начале творческого пути, всего лишь пытался отвлечься от ужаса войны, густо заполнившей впоследствии его книги.

Символичное обозначение переломного момента в жизни писателя как «перерождение Remark в Remarque» - совсем-таки не символичное: оно имеет под собой достоверную жизненную обусловленность. Момент «перерождения» настает и в жизни, и в творчестве. Писатель оставил все так резко поразившее скорбью его молодые годы, отбирая из этого самое ценное для «перевращения» в прозаическое целое. Отвлечение же от жизни, потеря близких людей, пребывание на войне, госпитализация, неоконченное образование, безработица, смутное будущее да и просто неокрепшее сознание привели Ремарка к единственному выходу – обращению к тихому, спокойному и грустному, вместе с тем родившему экстравагантное и тоскливо-прекрасное.

Талант Ремарка писать книги, пользующиеся широкой популярностью, вызывал подозрительность литературных критиков: именно поэтому писатель никогда не считался при жизни действительно серьезным объектом для литературоведов. Это болезненно задевало Ремарка. Рецензенты «не могли простить ему, что он Ремарк, а не Томас Манн, Деблин или Хемингуэй», писал Фридрих Люфт. Он страдал из-за того, что имел успех у массового читателя. Лишь за два года до смерти Немецкая академия языка и литературы в западногерманском городе Дармштадте избрала его своим действительным членом.

После пребывания в тылу Ремарк стал госпитальным писарем в Дуйсбурге и там 24 августа он сделал запись в дневнике, который обычно пестрел любовными мечтаниями.

«Вчера у меня был долгий разговор с одним товарищем, вице-фельдфебелем Лейглом. То, что до сих пор представлялось мне чем-то неопределенным, приобрело четкие очертания. Это мысль о том, что после окончания войны призвать молодежь Германии, эту великолепную, твердую, как сталь, молодежь к борьбе с прогнившим и поверхностным в искусстве и жизни… Атака на устаревшие методы воспитания… Борьба за улучшение условий жизни народа, за проведение земельной реформы, и прежде всего борьба против угрозы милитаризации молодежи, против милитаризма во всех извращенных проявлениях… Ну, и прежде всего – стремление к внутренней правдивости и серьезности во всех делах, противостояние мелочности и низости при любых обстоятельствах».

В нем он формулирует основополагающий принцип своего литературного творчества.

«Только не подумайте, что немецкая молодежь из патриотических чувств страдает и погибает за «кайзера и рейх». Это чувство может изливаться только из ваших сердец. Патриотизм декларируют исключительно спекулянты, наживающиеся на войне, а также те, кто востребован ею. Кроме того, патриотизм, коим вы заполняете газетные полосы, есть признак геройства, но не свободы духа. Разве это достойный шаг, если я жертвую своей жизнью во имя абсурдной идеи, рассчитываясь за глупости государственных деятелей, во имя человека, которого уже давно отвергаю? Разве эта война не есть безумное извращение естественного положения вещей? Меньшинство диктует, приказывая подавляющему большинству – а теперь всем на войну!.. можно ли поверить в реальность происходящего?»

Он дольше других старался держаться в русле, намеченном уже в самом начале его творческого пути, и сохранить в годы новых великих потрясений неустойчивое равновесие трагического мироощущения своей молодости.